[Доктор научил!] Иногда мое великолепие изумляет даже меня. -=Ваштанерада=-
В этот день меня пробивает на разные эмоции...
И знаете когда я решила посмотреть в сети про одного человека, мне стало можно сказать обидно...
Поэтому, как говорят "Страна должна знать своих героев"
За боевые заслуги награждена медалями "Партизану Отечественной войны" I степени; "За оборону Ленинграда", "За победу над Германией"
РАДИСТКА, ПОЛИТРУК ПАРТИЗАНСКОЙ РОТЫ
РАДИСТКА, ПОЛИТРУК ПАРТИЗАНСКОЙ РОТЫ
Родилась я в Ленинграде. До войны успела закончить только 8 классов средней школы. Паспорт получила в то время, когда кольцо вражеской блокады города замкнулось. В самое тяжелое время стала работать белошвейкой на фабрике «Красная Работница», а после работы — в библиотеке эвакогоспиталя № 51, разносила книги по палатам. Моя подруга, Вера Степанова, зная, что я рвусь на фронт, сказала, что Горком ВЛКСМ дает добровольцам путевки в спецшколу, которая готовит радистов для фронта. В сентябре 1942 г., когда мне исполнилось 17 лет, я стала курсантом Военно-морской школы № 2 (ВМШ-2), затем была в партизанской школе радистов в Кавголово Ленинградской области, потом в ВМШ-1 на о. Вольном.
В конце февраля 1943 г. вместе с подполковником Атро-щенко я вылетела из Ленинграда в Хвойную. Там была сформирована наша спецгруппа из трех человек: Михеев (командир), боец Тарасов и я (радистка). Нас направили в Александровскую, откуда мы должны были лететь в немецкий тыл на самолете Р-5. Это произошло в ночь на 15 марта 1943 г. Кроме кашей спецгруппы, в ту ночь были заброшены в тыл врага еще четверо: майор Ступаков, капитан Машков и радисты Иван Драбкин и Леня Редькин. Они направлялись в бригаду Кириллова. Мы должны были действовать самостоятельно.
Первым самолетом вылетели майор, капитан и радисты. Их сопровождал другой самолет со специальным грузом для бригады Кириллова. Пилоты сбросили груз и людей на горевшие костры. Увидев в воздухе много парашютов, люди, сидевшие у костров, повели себя как-то странно, запрягли лошадей и уехали. Нашу группу сбросили позднее, вторым заходом, на то место, где костер вспыхнул и погас. Я повисла на дереве и, расстегнув карабины парашютных лямок, упала в снег. Вскоре нашла грузовой парашют, завернулась в него, достала из кобуры пистолет и стала ждать, когда придут наши. Первым нашел меня майор Ступаков, потом подошли остальные товарищи. Мы собрали груз, спрятали его в сарай, приготовили завтрак. Драбкин дал радиограмму в Ленинград о благополучном приземлении. Еще до того как майор нашел меня около баула с грузом, он был в деревне, ближайшей от места нашего приземления, где у жены старосты узнал, что врагов, якобы, нет в округе на 30 км. В действительности же в этих местах были сосредоточены карательные отряды. Каратели окружили нас во время завтрака, когда мы сидели у костра. Был очень сильный огонь. Я бросилась к рации, но в этот момент была ранена в грудь разрывной пулей и потеряла сознание. Очнулась, когда с меня сдирали одежду, пинали ногами, били. Опять потеряла сознание...
Позднее я узнала, что Ступакову, Машкову и Михееву удалось уйти только чудом. Остальные были ранены или убиты.
Мне очень трудно все это вспоминать. Каждый раз меня охватывает волнение, и я снова заново переживаю случившееся.
Когда очнулась, услышала, что стрельба продолжалась. Недалеко от меня стоял гитлеровский солдат. Он был увлечен погоней. Я вспомнила о гранате, потянулась к шубе. Гранаты в кармане уже не было, финского ножа — тоже. Я повернулась спиной к солдату. Достала из кармана шифр, который был величиной с записную книжку. Он лежал в кошельке, пода-ренном мне чехословацким коммунистом, посетившим до войны Ленинградский Дворец пионеров. Я сунула кошелек с шифром поглубже в снег. Начала кашлять кровью. Опять потеряла сознание...
Очнулась на снегу. Почувствовала, что стягивают грудь бинтом. Спросили фамилию, имя. Естественная реакция: не говорить правду врагу. Назвалась Павловой Леной из Москвы.
К вечеру привезли меня в деревню Заяние. Бросили у дверей на охапку сена. Напротив на кровати лежал раненный в ногу боец группы Василий Тарасов. Он сказал мне, что немцам известно, что я радистка, что они знают и мое настоящее имя и фамилию. Он сказал также, что Драбкин был убит в перестрелке, а тяжело раненного Редькина пристрелили, хотели и меня, но узнав от него, что я радистка и фамилия финская, оставили.
Ночь была ужасной. Хотелось пить. В комнате за столом солдаты играли в карты. Они пили, курили, громко кричали, смеялись. Утром я услышала голос переводчика Гундлаха. Он требовал, чтобы мне сделали укол, чтобы я стала немного «поживее». Я открыла глаза. Передо мной на коленях стояла женщина. Ее глаза были полны слез. Она чуть слышно прошептала: «Что сделали, изверги!» Я потянулась к ней: «Вы, вы — советская?». «Да, да — советская. Тише, молчи, детка». Переводчик заорал, чтобы мы замолчали. Женщина бережно перевязала меня. Едва дождавшись конца перевязки, переводчик потребовал, чтобы я установила связь с Ленинградом.
Сейчас, вспоминая об этом и оценивая свои поступки многолетней давности, я думаю, что это был самый трудный и самый ответственный момент в моей жизни. Надо было найти правильное решение. Работать или отказаться? Я понимала, что все, что было направлено в бригаду Кириллова, весь груз: радиостанции, карты, оружие, боеприпасы, продовольствие попал в руки врага. Об этом надо было предупредить командование. Волновала меня судьба майора Ступакова, капитана Машкова и командира моей группы Михеева. Удалось ли им уйти или они погибли? Тарасов ничего об этом не знал. Кроме того, я хорошо помнила свой последний разговор с начальником отдела связи Ленинградского штаба партизанского движения (ЛШПД) А. М. Шатуновым, что я должна была сделать в том случае, если бы попала в плен.
Переводчик подал мне текст радиограммы: «Никитину. Драбкин, Редькин убиты. Майор, капитан неизвестно. Сообщите координаты бригады Кириллова». Он подал мне шифр Драбкина. Его запасной шифр, как и мой, был в виде записной книжки. Он был идентичен моему шифру, оставленному мной в снегу. Работать на нем мы должны были лишь после особого распоряжения. Полистав книжку шифра, я обнаружила сигнал, которым должна была бы воспользоваться, если бы попала в плен. Решение было принято. Я выполню свой последний долг и вместо одного сигнала воспользуюсь двумя. Меня поймут, должны понять. Узнают, что наша группа разбита. Не будут дезинформированы текстом. С трудом настроила рацию к работе, связалась с радиоузлом.
Знаете ли вы, что значит услышать голос Родины вдали от нее? Знаете ли вы, что значит услышать голос Родины, находясь в плену? Я слышала его! Слышимость была 6—8 баллов. Радист из Ленинграда работал четко. Мне было трудно работать на ключе, силы покидали меня, но я передала текст радиограммы, медленно, четко, чтобы в Штабе поняли меня и не ошиблись.
На следующий день я с замиранием сердца настраивала свой «Северок». Рядом за приемом и передачей следил немец-радист. Я получила две радиограммы. Одну от Никитина М. Н., начальника ЛШПД — секретаря Обкома партии, другую от Шатунова А. М. В первой: «Сообщите подробности гибели Драбкина и Редькина. Ждать Кириллова. Никитин». Сразу стало легче. Поняли. Во второй радиограмме начальник отдела связи просил подтвердить второй сигнал. Знал его только он. А. М. Шатунов дал радиограмму на моем личном основном шифре, который был у меня в памяти. Он просил подтвердить, что я нахожусь в плену. В ответной радиограмме, кроме деталей гибели Ивана Драбкина и Лени Редькина, квадрата разгрома нашей группы, я снова условленным спо-собом сообщила, что нахожусь в плену и для верности добавила фразу: «Предупредите бригаду о карателях» (в укороченном варианте). В штабе меня поняли.
Как я узнала через двадцать лет после окончания войны, среди многих радистов, попавших в плен на оккупированной врагом территории Ленинградской области, лишь двое сумели сообщить командованию, что они находятся в плену — радист Жданов и я.
Вечером в деревню Заяние прибыл офицер связи из Пскова. На чистом русском языке он вел допрос. Он поднес к моему лицу книжку с шифром и спросил: «Вы пользовались вот этим знаком? Вы сообщили своему командованию, что находитесь в плену?».— «Да, сообщила». Вы бы знали, что после этого было! Рассвирепевшие гитлеровцы готовы были растерзать меня на месте. Особенно бесновался переводчик Гундлах. Офицер спросил: «Зачем ты это сделала?». Я ответила: «Любой немец, будь он на моем месте, должен был сделать то же самое». И это бросила врагам в лицо семнадцатилетняя тяжело раненная радистка. Когда прозвучал перевод, в комнате на мгновение стало тихо... Я до сих пор слышу крики переводчика: «Тебя расстрелять мало! Тебя повесят, повесят, понимаешь, повесят!»,— шипел он в ярости. Честно говоря, я не боялась смерти. В том тяжелом положении, в котором я находилась, смерть была бы избавлением от всех мук: физических и духовных. Я понимала, что плен — это позор, и самым лучшим исходом была бы быстрая смерть.
Потом была последняя ночь. Чего только я не передумала! Вспоминала родных, школьных подруг, Ленинградский Дворец пионеров, замерзший, голодный город... И все время думала. Как бы встать на ноги, как найти силы подойти к дремавшему на стуле солдату, взять у него автомат. Но при попытке встать я потеряла сознание...
На следующее утро меня увезли в Ляды. Не знаю, что подействовало на гитлеровцев и почему свои угрозы они не привели в исполнение. Мне и сейчас трудно понять, почему они так поступили. Может быть они надеялись меня перевоспитать? А идеологическая обработка была серьезной и в больших дозах. К счастью, на меня это не действовало. Я ничему не верила, для меня они были враги. И я твердо решила, если меня не расстреляют, убегу, как только смогу, убегу во что бы то ни стало.
Помощь пришла неожиданно. Еще в Лядах на второй или третий день после моей связи с Ленинградом в комнату вошел русский полицейский. Он спросил меня о моем самочувствии. Смогу ли я, например, пройти несколько километров. Какие там километры, когда я стоять на ногах не могла! Меня он разозлил, и я бросила: «Если меня не расстреляют, я все равно убегу!». Он посмотрел на меня внимательно и тихо сказал: «А я помогу».— И сразу вышел. Я ему не поверила. Но когда меня должны были увезти из Ляд в Плюссу, он забежал на минутку и шепотом сказал: «Запомни три слова: Дряжно, Александров Василий. Дряжно — это деревня, где живет Александров, он поможет тебе найти партизан». Я не совсем чтобы поверила, но запомнила эти слова на всю жизнь.
Дней десять я лежала в Лядах, потом лежала в Плюссе. Рана на груди затягивалась медленно, гноилась. Мне тяжело все это вспоминать. Вспоминать, как издевался надо мной врач. Как без всякого наркоза и уколов резали и рвали мою рану. Это было ужасно! Могу только сказать, что я не кричала. Нет. Я до боли стискивала зубы и молчала. Только слезы катились из глаз, видимо, от нервного напряжения. Настоящих слез моих гитлеровцы так и не видели. Правда, один лишь раз видел Тарасов, когда я плакала от боли и унижения, которое нанес мне врач, майор медицинской службы.
Подсылали ко мне всякого рода провокаторов. Одному из них я даже поверила. Выдавал он себя за военнопленного летчика, а в действительности был предателем. К сожалению, узнала я об этом, будучи уже в партизанском отряде.
В начале лета перевезли меня в Струги Красные и вскоре передали бывшей помещице Сорокиной Т. А., которая была управляющей немецким хозяйством, созданным на основе совхоза. «Барыня»,— звали ее в Стругах Красных среди местного населения, «фрау Тамара»,— звали гитлеровцы. Работать она заставляла зверски, люди гнули спины от зари до позднего вечера. Все, что давало это хозяйство, кормило гитлеровцев. Она свободно владела немецким языком. Принимала участие при допросах. Лично допрашивала Зину Стафееву, добилась у нее признания. Благодаря ее стараниям группа молодежи из Струг Красных, в том числе и Зина Стафеева, была расстреляна гитлеровцами. Об этом мне стало известно от людей, работавших у Сорокиной.
В Струги, когда я была у Сорокиной, приезжал полицейский из Ляд. Звали его Василием Васильевичем Калининым. На этот раз он дал мне адрес своих родителей и предупредил, что если Александрова не будет в деревне Дряжно, то меня спрячут его родители, которые проживают в деревне Палицы, в одном километре от Дряжно.
Работая у Сорокиной, я физически окрепла, хотя работать было очень тяжело. (Сил было маловато, да и рана на груди затягивалась очень медленно). В поле мне приходилось полоть, убирать сено, жать рожь. Сено и рожь складывали в большой сарай. Поскольку я знала от самой Сорокиной, что собранный урожай идет на пользу гитлеровцам, я решила его уничтожить.
22 августа 1943 г., когда все люди были на уборке сена, мне удалось незаметно юркнуть в кусты. Спички у меня были. Я подбежала к сараю. Вы бы знали, как у меня дрожало все внутри! На ветру было очень трудно зажечь рожь. Да еще две собаки прибежали и подняли дикий лай. Правда, они знали меня и не трогали. Наконец рожь, сложенная под навесом, загорелась, и я побежала обратно к работающим в поле. Но, увидев огромный столб дыма, я поняла, что мне надо уходить совсем. Я слышала крики, стрельбу, топот лошадей. И бежала, бежала по направлению к железной дороге. Перебежав железнодорожное полотно, долго сидела в кустах. Когда стемнело, пошла на север по просеке. Вышла на дорогу и шла вдоль нее всю ночь по направлению к Лядам. Утром пришла в деревню Палицы к Калинину Василию Калиновичу. Как я узнала потом, гитлеровцы даже не пытались тушить пожар, боялись засады, думали, что пожар — дело рук партизанского отряда. Лишь спустя часа два стали искать меня в районе Струг Красных и деревни Хредино. А я в это время была в Палицах, где на сеновале меня прятали родители В. В. Калинина. Он прислал мне из Ляд немецкую гранату, которую его мать пронесла через немецкие посты в молочном бидончике.
На четвертые сутки после моего побега в Палицы пришла группа партизан во главе с Трофимовым Иваном Трофимовичем, лейтенантом Сергеевым и бойцом Гук. Они взяли меня в отряд. Тогда же пришел в отряд и Калинин В. В. Гитлеровцы после этого арестовали родителей В. В. Калинина и его 13-летнюю сестренку. Их увезли в Ляды, потом в Псков, в тюрьму, за связь с партизанами. Калинин Василий Калино-вич был расстрелян в Пскове. Матери В. В. Калинина Надежде Михайловне и его сестре Шуре пришлось пережить много горя в концлагерях Германии и Франции, пока их не освободили и не вернули на Родину.
Гитлеровцы по всем деревням разыскивали парашютистку Лену (Аргенту Хемеляйнен), а я была в Зареченском лесу в отряде Егорова Тимофея Ивановича, комиссаром которого был Василий Кузьмич Красотин. Он был командиром партийной подпольной группы, задания которой выполнял В. В. Калинин. Если бы не его помощь и не помощь его родителей, вряд ли мне удалось найти партизан в конце августа 1943 г...
У моего старого друга Василия Васильевича Смирнова, бывшего заместителя комбрига 2 ЛПб по разведке, сохранился текст радиограммы, посланной им из немецкого тыла. Он в то время был у Егорова Т. И. «№ 50. Тужикову. 13.10. 30 эстонцев сожгли д. Прусино, Конячек, Кирилловичи... Все население, скот забрали с собой. Передаю выписку приказа тайной полиции Струги: «Кто поймает или убьет инженера Смир-нова или радистку Лену, тому назначается награда... Лена — это ленинградская парашютистка, была ранена, в плену, сожгла Стругах хлеб, пришла Егорову. Смирнов». Текст этой радиограммы взят мною из личного архива В. В. Смирнова. (Узнала я о ней много лет спустя после войны).
Самое трудное осталось позади. Я была среди своих, мне поверили, дали оружие. Началась настоящая партизанская жизнь. Это был период, когда партизаны активизировали свои действия в связи с подготовкой разгрома гитлеровских войск под Ленинградом. Отряд Т. И. Егорова действовал на территории Лядского, Плюсского и Струго-Красненского районов Ленинградской области. По численности он был небольшой, по возрасту — молодежный. Боевые операции, в которых мне пришлось непосредственно участвовать, были организованы достаточно четко и проходили без больших потерь.
В сентябре 1943 г. небольшой группой нашего отряда была устроена засада между деревнями Игомель и Комарове. Мы разбили и сожгли машину, захватили пулемет, автоматы, винтовки, почту и продовольствие. Среди убитых гитлеровцев был один капитан и 11 солдат. В середине сентября 1943 г. нам удалось спустить под откос воинский эшелон на участке между станциями Струги Красные — Плюсса. Командовал нашей группой Виктор Шалыгин. В ночь на 2 октября 1943 г. группа нашего отряда взрывала железнодорожное полотно между Плюссой и Стругами. Мы уничтожили патруль, взорвали сторожевую будку и на большом протяжении подорвали железнодорожное полотно. Я подкладывала шашки тола под рельсы и поджигала бикфордов шнур. Эта операция была наиболее результативной среди последующих аналогичных операций.
Вместе с партизанами нашего отряда бывала я в деревнях, рассказывала местному населению о событиях на фронтах по сводкам Информбюро. Наши радисты с помощью радио- • станции «Север» получали их ежедневно. Призывала молодежь идти в партизаны. Представляете, когда это говорит совсем юная девушка, некоторым молодым людям, подросшим во время войны, было как-то не по себе. Молодежь шла к нам в отряд охотно. Сентябрь-октябрь 1943 г. были месяцами массового притока местного населения в партизанские отряды. В середине октября наша диверсионная группа, возвращаясь с задания, попала в расположение 6-й Ленинградской партизанской бригады. Нас направили в 4-й отряд 6-й ЛПб. Меня назначили командиром отделения разведки.
В ночь на 30 октября наш отряд взрывал железнодорожное полотно в районе станции Плюсса. В ночь на 6 ноября 1943 г. мы с Толей Смирновым спустили под откос немецкий эшелон. Это был наш «подарок» Родине к ноябрьским праздникам. В конце ноября группа нашего отряда численностью 50 человек под командованием начальника штаба нашего отряда Евдокимова Павла Трофимовича уничтожила из засады 170 гитлеровцев, более 200 было ранено. Эту засаду мы устроили между деревнями Терешинка и Большое Захонье и напали внезапно на крупное воинское подразделение. В конце декабря наша диверсионная группа пустила под откос воинский эшелон с техникой и взорвала железнодорожное полотно в районе станции Серебрянка. Вскоре нам пришлось вести бой в Любочажье. Мы уничтожили гарнизон, захватили много оружия и пленных.
С наступлением нового 1944 г. начались серьезные бои с крупными силами противника, отходившими от Ленинграда. Запомнился бой за станцию Плюсса. Я в это время была уже политруком роты, будучи всего лишь комсомолкой. К моей роте присоединили большую группу безоружных, бежавших из фашистского плена военнопленных, и дали задание подорвать толом железнодорожное полотно на подходе к станции Плюсса. Задание было выполнено, но я была Контужена, потеряла слух и все-таки осталась в строю. Постепенно, со временем слух вернулся, но не полностью.
Страшный, очень трудный бой был у нас 10 февраля 1944 г. в деревне Лышницы. Потом почти без передышки шли ежедневные бои в деревнях Звягино, Нежадва, Большие Вя-жищи, Толошницы, Островно. В те дни мы действовали совместно с частями Советской Армии. Мы очень устали. Партизаны засыпали даже в окопах в момент передышки.
После этих боев нам дали 2 дня отдыха и направили в Эстонию. 4-й отряд 6-й ЛПб стал 3-м отрядом 1-й Эстонской партизанской бригады (1 ЭПб). Остальные отряды 6-й ЛПб отправились в Ленинград.
25 февраля 1944 г. мы должны были за ночь пересечь в самом широком месте Чудское озеро и выйти на территорию Эстонии. Мы вышли из деревни Рубцовщина, которая находится на восточном берегу озера. За одну ночь озеро перейти не удалось. Дневали на льду, прячась от вражеских самолетов в ледяных торосах. Ночью 26 февраля с боем прорвались через береговую оборону немцев, недалеко от Мустве, уничто-жили гарнизон, разбили несколько автомашин и направились вглубь. В месте прорыва 1 ЭПб на крутом берегу стоит обелиск в память о погибших партизанах.
Действия нашей бригады были стремительны и достаточно эффективны. Гитлеровцы бросили против нас подразделения с танками и артиллерией. Им помогали местные националисты «Омакайтсе». Нам было очень трудно. Серьезные потери несли гитлеровцы и мы тоже. У нас было много раненых и обмороженных. Выручали летчики. Самолеты забирали ра-неных, доставляли оружие и боеприпасы, почту. Днем 8 марта 1944 г. после тяжелого боя гитлеровцы взяли хутор Мюэра-Сааре, и бригада лишилась удобной посадочной площадки для самолетов.
Вечером 8 марта я была тяжело ранена в голову на болоте Мурако-Соо, ноги были парализованы. Меня вынесли из-под огня противника эстонцы нашего отряда Теодор Кют и Филипп Феклистов. Тяжело раненная, все переходы до 18 марта я провела в седле. Идти я не могла, а верхом на лошади держалась. С автоматом не расставалась вплоть до выхода бригады в Советский тыл. Во время боев с карателями партизаны занимали круговую оборону, в центре которой находились раненые.
18 марта был бой за хутор Мюэра-Сааре, где были зарыты боеприпасы. Партизаны, прорвав береговую оборону, снова вышли на лед Чудского озера. Моя лошадь пала и мне помогла санитарка нашего отряда Рая Иванова. Гитлеровцы ракетами освещали рассыпавшиеся по льду фигуры партизан. Преследовали бригаду двое аэросаней с пулеметами и более двухсот лыжников. Боевое охранение под командованием комиссара бригады Цветкова Федора Антиповича приостановило карателей. Это был последний бой I Эстонской партизанской бригады. Раненных и обмороженных партизан подобрали на льду Чудского озера бойцы Советской Армии. Нас сначала отправили в полевой госпиталь в Гдов, а затем в Ленинград. В Ленинградском госпитале мне сделали трепанацию черепа. Ранение в голову было тяжелым, с повреждением головного мозга. После выздоровления я явилась в Ленинградский штаб партизанского движения (ЛШПД). Там меня отчислили из системы партизанского движения по состоянию здоровья (два тяжелых ранения: одно — в грудь, другое— в голову) и в связи с расформированием Эстонской бригады. За участие в партизанском движении майор вручил мне в штабе в мае 1944 две медали: «Партизану Отечественной войны» 1 степени и «За оборону Ленинграда». Медаль «За победу над Германией» получила уже после окончания войны. В немецком тылу меня неоднократно представляли к на-градам за спущенные эшелоны, за «рельсовую войну», за участие в боях и засадах. Но эти документы либо затерялись, либо не сработали. Сначала было очень обидно, но со временем все прошло. Ведь не ради наград я воевала. Высшей моей наградой, как и для всего советского народа, была Победа. И честно говоря, сейчас я горжусь тем, что была активной уча-стницей Великой битвы с фашизмом, и немного завидую той девчонке, которая, не боясь трудностей, не задумываясь о последствиях, вылетела в тыл врага.
Летом 1944 г. закончилась моя партизанская жизнь. Надо было все начинать сначала. За спиной лишь восемь классов средней школы. Далее события развивались стремительно. В 1945 г. кончаю школу с золотой медалью (за один год — два класса: 9-й заочно, 10-й, учась нормально в 156 школе Ленинграда), поступаю в Ленинградский Государственный университет на физический факультет. Большую роль в моей жизни сыграл академик Федор Дмитриевич Клемент. Человек большой души и благородства, крупный ученый, общественный деятель, педагог и организатор науки. В ЛГУ он читал курс лекций по люминесценции и заведовал лабораторией. Он был руководителем моей дипломной работы. Будучи студенткой, я проработала в его лаборатории около 3-х лет. В 1950 г. он стал ректором университета в Тарту и уехал в Эстонию.
После окончания ЛГУ в 1950 г. меня направили в Институт химии силикатов Академии наук СССР, где я проработала всю свою последующую жизнь. Была младшим научным сотрудником, руководителем группы дифракционных методов анализа, которая обеспечивала сотрудников Института рентгенографическими и электронно-микроскопическими данными. Вместе с тем с первого дня создания группы наш коллектив, наравне со всеми лабораториями Института, занимался фундаментальными исследованиями. В области кинетики фазовых превращений в стеклах коллектив достиг успехов, которыми можно гордиться. Знание закономерностей кинетики зарождения кристаллов в стеклах важно для разработки теоретических основ технологии новых материалов — ситал-лов, которые нашли применение в авиации, ракетостроении, электронике, атомной технике и многих других областях. О своих работах и работах с коллегами (соавторами) мне довелось выступать с докладами на многих Всесоюзных совещаниях, конференциях, Международных конгрессах по стеклу у нас в стране и за рубежом (в Бельгии, Англии, Франции, Японии, Чехословакии, ФРГ, ГДР, Индии, Болгарии). Мною (и с соавторами) опубликовано более 130 научных статей. Научные результаты коллектива обобщены в монографии «Зарождение кристаллов в силикатных стеклах». Книга была принята к печати издательством «Наука». (Юность фронтовая // Воспоминания участниц Великой Отечественной Войны // Калинина А.М. - СПб - 2000)
"Предупредите бригаду опасности..."
В Брюсселе проходил международный конгресс. На одном из заседаний председатель — немецкий ученый Дитцель объявил:
— Доктор Калинина. Институт химии силикатов. Академия наук СССР.
На кафедру поднялась невысокая женщина. Она поправила темную прядь густых волос и заговорила спокойно, уверенно. У нее был ровный, приятный голос. «Доктор», а точнее, кандидат технических наук Аргента Матвеевна Калинина сделала на английском языке сообщение «Об особенностях механизма кристаллизации при нагревании некоторых стекол».
Когда Аргента Матвеевна возвращалась на свое место в зал, ее провожали долгими аплодисментами. Кто-то вполголоса по-немецки сказал:
— Молодая, а уже кандидат наук...
Услышав это, Аргента улыбнулась и подумала: - «Вот удивились бы сидящие в зале, если бы знали, что до защиты диссертации мне пришлось с оружием в руках сражаться с фашистскими захватчиками, защищать свободу и независимость своей Родины...»
Поскрипывал снег под окованными полозьями саней. Аргента видела узкую, худущую спину мальчишки-возницы. А справа и слева от саней шли солдаты в шинелях ядовито-зеленого цвета.
Гитлеровцы о чем-то негромко переговаривались. Потом по их приказанию один из полицаев подсел в сани. Аргента вздрогнула — сейчас ее баять будут допрашивать и бить.
— Фамилия? Имя?
— Лена Павлова.
— Врешь! Ты радистка...
Полицай резко поднес к ее лицу руку. На ладони лежал крохотный конденсатор.
Аргента вспомнила: запасные детали для рации она положила в карман гимнастерки перед посадкой в самолет. Значит, гитлеровцы нашли их во время обыска.
Аргента отрицательно покачала головой:
— Я не радистка.
Первый удар пришелся по лицу. Девушка стиснула зубы и уставилась глазами в небо, забитое серыми тучами...
Аргента не сомневалась, что теперь все кончено, а этот день — 15 марта 1943 года — последний в ее жизни. И еще думала о том, что он с самого начала был неудачным.
Их группу в составе семи человек ночью выбросили с самолетов. Они приземлились недалеко от хутора Со-потно. Парашют Аргенты зацепился куполом за дерево, и она долго висела над землей, прежде чем освободилась от лямок. Потом вместе с товарищами всю ночь разыс-кивали грузы, выброшенные для них и партизанской бригады.
Командир их спецгруппы Михеев тревожился: что-то долго нет партизан? Откуда он мог знать о том, что накануне фашисты оттеснили партизан из этого района. А утром группу окружили каратели.
Бой был неожиданный и короткий. Погибли Драбкин и Редькин. Уйти удалось лишь Михееву, Ступакову и Мошкову. Аргента, как только заметила гитлеровцев, бросилась спасать рацию, но что-то сильное толкнуло ее в плечо. На какую-то секунду она увидела, как зашатались деревья, мелькнул кусочек сумрачного неба, затем черная поволока застлала ей глаза...
Сани остановились в заброшенном хуторе. Аргенту внесли в избу и бросили в угол на пол. Потом возле нее поставили радиостанцию. Вскоре в помещение вошел старший из карателей. Из разговора часовых радистка знала: фамилия его Гундлах. Чисто по-русски он сказал: — Ты будешь работать ва радиостанции. Если хочешь жить, передашь своим то, что прикажем. Откажешься — тебя повесят. — Гундлах криво усмехнулся: — Вы, русские, очень любите березы. На одной из них тебя и вздернут. Думай десять минут.
И она думала. Нет. Не об угрозе фашиста, а о своем последнем разговоре с начальником отдела связи Ленинградского штаба партизанского движения А. М. Шату-новым. Он был против включения Аргенты Хемеляйнен в группу. Советовал ей;
— Оставайтесь при штабе. Здесь тоже работа важная и нужная. А там придется жить под открытым небом, по болотам ползать, смерть будет подкарауливать на каждом шагу. Все это не для семнадцатилетней девушки. Подумайте!
Но она уже все обдумала давно. Поэтому решительно сказала;
— Я полечу на задание. В штабе не останусь.
Больше Шатунов не отговаривал. Тогда же они условились, какой она должна передать по рации в штаб сигнал, если вдруг ее постигнет неудача. Шатунов предупредил:
— Этот сигнал знаете вы, я и начальник штаба Никитин. Больше его никто не должен знать.
Из разговоров карателей между собой девушка поняла, что они захватили и шифры. Значит, партизанам грозит большая опасность. Аргента невольно посмотрела на радиостанцию: «Предупредить бы Шатунова. Но как? Согласиться на предложение Гундлаха? Но это же предательство! Почему предательство? Передам то, что прикажут фашисты и заодно условный сигнал. А если откажусь? Гитлеровцы сами свяжутся со штабом и тогда...»
Аргента догадывалась, что враги давно бы приняли такое решение, однако остерегаются, как бы их не разоблачили по почерку — в штабе партизанского движения радисты опытные. Но они могут и рискнуть. Повернувшись к Гуядлаху, она сказала:
— Я согласна.
— Ты умная девчонка, — обрадовался тот.
В этот же день в эфир была послана радиограмма. В ней говорилось, что Драбкин и Редышн убиты, где остальные—неизвестно. Запрашивались координаты бригады. В тексте Аргента передала и условный сигнал тревоги.
Вскоре из штаба партизанского движения пришел ответ. От нее требовали сообщить подробности гибели товарищей и приказывали ждать партизан. Радиограмма привела Аргенту в смятение. Ей казалось, что в штабе ее не поняли и теперь, что самое страшное, дополнительно сообщат координаты партизанской бригады. Выходит, каратели получат то, чего они добивались, заставив ее работать на рации.
Хемеляйнен предприняла отчаянный шаг. В новую радиограмму она дописала и зашифровала три словам «Предупредите бригаду опасности».
Когда радиограмма была уже передана, гитлеровцы обнаружли вписанную в нее фразу. Разъяренный Гунд-лах кричал:
— Ты дура!.. Идиотка!.. Завтра тебя повесят!
Билл ее до тех пор, пока она не потеряла сознание...
Стоял август сорок третьего года. В имении, расположенном вблизи Струг-Красных, спешно убирали хлеба. Десятки людей работали на полях. Среди них была и Аргента, Фашисты сохранили ей жизнь в надежде, что кто-либо из группы попытается установить о нею контакт.
Изредка в имение из поселка Ляды приезжал полицейский Калинин, атлетического сложения человек, с пышной рыжеватой шевелюрой. Охранники привыкли к тому, что он ходил по полю, о чем-то расспрашивал работающих людей, несколько раз грубо разговаривал с радисткой. Солдаты были уверены, что лядский полицай имеет какое-то задание от командования.
Последний раз Калинин появился в имении в середине авгусга.
— Ты действительно решила бежать? —тихо спросил он, отозвав Хемеляйнен в сторону.
— Пока работаем в поле, надо попытаться.
— Чем я могу помочь?
— Достань, Василий Васильевич, какое-либо оружие, — попросила Аргента.
— Хорошо. Попытаюсь, — пообещал Калинин. — Мне тоже надо уходить к партизанам. Кажется, фашисты начинают меня подозревать...
Он повернулся и пошел к дому управляющей имением Сорокиной. Аргента провожала его долгим, пристальным взглядом. От этого человека во многом сейчас зависела ее судьба.
Аргента ждала его несколько дней. Но Василий Васильевич не приходил. Радистка волновалась и невольно припоминала все, что знала о «грозном полицае». Впервые она увидела его, когда ее, раненную, привезли в Ляды. Он вошел в комнату, где Аргенту держали под стражей, и, плотно закрыв двери, сказал!
— Если отсюда выберешься, иди в деревню Дряжна. Она с ненавистью посмотрела на него, но он, сделав
вид, что не заметил ее взгляда, продолжал:
— В Дряжне спросишь Василия Корнеевича Александрова. Поможет тебе.
Потом полицейский вновь пришел и, выбрав момент, когда в помещении никого не было, продолжил разговор:
— Если в Дряжне ничего не выйдет, иди в Полицы. Деревни эти рядом. Спросишь Василия Калиновича Калинина. Это мой отец. Он переправит тебя к партизанам. Да поверь ты мне наконец. Я здесь по заданию...
И она поверила.
Шли дни. Калинин не появлялся. Ждать было больше нельзя. 22 августа Аргента с группой женщин убирала в поле сено. Работали на большом участке. Кусты рядом. Охранников было немного. Вечерело. Лучшего мо-мента для побега не выберешь. Незаметно для других Аргента юркнула в кусты. Несколько минут она просидела затаясь, прислушиваясь. Вроде бы никто пока не заметил ее исчезновения.
Аргента шла всю ночь. На рассвете у окраины деревни Дряжна встретила девочку, спросила ее, не знает ли она дядю Васю Александрова.
Девочка насупилась и сказала?
— Его немцы арестовали...
Деревня Полицы была действительно рядом. На стук из избы Калининых вышел пожилой человек. Аргента сразу догадалась, что это отец Василия Васильевича? такой же рослый, светловолосый и лицом очень схож.
— Что тебе? — спросил Калинин.
— Ваш сын дал адрес, — торопливо проговорила Ар гента. — Я убежала...
Ночью тайком Калинин перевел Аргенту на хутор. Уходя, сказал:
— Пока тут сиди. Партизаны придут скоро. Извещу.
Но он не смог выполнить обещание. Гитлеровцы арестовали Василия Калиновича. Узнав, что Калинин участ-ник гражданской войны, двадцатипятитысячник, каратели отправили его в Псков. Там после допросов расстреляли.
На четвертый день после побега Аргенты из имения на хутор пришли партизаны во главе с Иваном Трофимовичем Трофимовым. Радистка ушла с ними.
Лагерь партизан находился в Зачеренском лесу. Место глухое, кругом болота. Командовал отрядом Тимофей Иванович Егоров — человек, у которого фашисты расстреляли всю родню. Командир встретил Аргенту приветливо, долго расспрашивал о порядках в имении. Потом сказал:
— Отдыхай пока. Придет комиссар отряда Красотин, тогда и решим, куда тебя определить.
Наступили сумерки. Стало прохладно. Аргента грелась у костра, когда на базу вернулся Красотин.
— Какие новости, Василий Кузьмич? — услышала девушка голос Егорова.
— По деревням каратели шныряют. Какую-то парашютистку нашу ищут, — сказал Красотин. — Жаль, если к ним в лапы попадет.
- Егоров засмеялся:
— Хочешь, я тебе ее представлю? Посмотри. .
Красотин обернулся. Перед ним стояла тоненькая, худенькая девушка, в ее карих глазах было что-то почти детское.
Красотин шагнул к Аргенте:
— Ну здравствуй! Вот ты какая, оказывается...
В начале ноября круто похолодало. Мороз подсушил землю. Потом выпал снег. Выпал и не растаял. Как-то утром в деревню Щербова Гора, где стоял 4-й отряд 6-й партизанской бригады, приехал начальник штаба бригады Борис Федорович Крицков. Он поздравил партизан с приближающейся 26-й годовщиной Великого Октября и предложил провести диверсию на железной дороге. Услышав об этом, Аргента кинулась к разведчикам.
Вот уже несколько дней взводом разведки 4-го отряда командовал Калинин, тот самый Василий Васильевич Калинин, который по заданию комиссара отряда Красо-тина еще недавно разыгрывал роль полицая. А Аргента, или, как ее теперь звали партизаны, Лена, командовала в этом взводе отделением.
Она пришла во взвод и, едва переступив порог избы, объявила?
— Я хочу пойти на железку. Кто со мной? Желающих оказалось много. Аргента отобрала троих;
Толю Смирнова, Григория Котолова, Илью Багаева. Из вещевого мешка достала капсюли-детонаторы. Ребятам сказала:
— Никуда не уходите. Я сейчас быстро к Крицкову... Борис Федорович разговаривал с начальником штаба
4-го отряда Павлом Трофимовичем Евдокимовым. Оба очень удивились, когда увидели у Аргенты в руках детонаторы.
— Где вы их взяли? — спросил Крицков.
— Ходила на диверсию, — ответила девушка. — Эти остались.
Аргента говорила правду. Еще в октябре, когда она была в отряде Егорова — Красотина, вместе с группой подрывников выполняла боевое задание. Группу возглавлял Виктор Шелыгин. Подрывники недалеко от Струг-Красных пустили под откос немецкий воинский эшелон. А в ночь на 2 октября 1943 года Аргента с товарищами взрывала рельсы на участке между Стругами-Красными и Плюсой. После этой операции у нее остались несколько капсюлей-детонаторов.
— Давайте передадим их тем, кто пойдет на задание, — предложил Крицков.
Лена быстро спрятала детонаторы в карман стеганки, будто боялась, что их отберут.
— Сама хочу пойти. И ребят уже подобрала, Крицков переглянулся с Евдокимовым;.
— Отпустим ее на железку? Евдокимов улыбнулся:-
— А почему бы и нет? Если Лена и помощников себе уже подобрала, назначим ее старшей группы.
...Они вышли из Щербовой Горы, когда над землей легли сумерки. По пути к железной дороге завернули в небольшую деревушку и взяли с собой девушку, которая хорошо знала местность. У дороги фашисты построили много дзотов, нарыли окопов в расставили секреты. Девушка должна была провести партизан мимо них.
К полуночи благополучно вышли к дороге. И вдруг раздался грозный окрик:-
— Хальт!
Трудно пришлось бы группе. Но неожиданно из-за поворота вынырнул поезд. Состав оказался между дозором и партизанами...
— Нельзя возвращаться в отряд, не выполнив задание, — сказала Аргента. — Стыда не оберешься.
— Надо попробовать пройти к дороге в другом месте, — предложил Толя Смирнов.
Больше часа партизаны шли по лесу. Остановились у поля. Аргента решила, что здесь, на открытой местности, гитлеровцы меньше всего ожидают появления партизан,
— Толя, ты поедешь со мной, — распорядилась Аргента. — Илья и Григорий останутся возле завала и будут нас прикрывать.
Аргента и Толя залегли в нескольких метрах от насыпи. Решили ставить мину, когда на линии появится поезд. Это было, конечно, рискованно, зато больше вероятности подорвать эшелон.
Ждали долго.
— Толя, ты замерз?
— Не-е-ет. А ты?
— Я тоже нет, — сказала Аргента, а у самой от холода немело все тело, сводило пальцы на руках и ногах.
Прошло еще несколько минут. Толя быстро повернулся к ней, шепнул:
— Поезд!
Они поднялись разом и разом оказались на полотне дороги. Мину снаряжала Аргента. Толя прилаживал нажимную крышку. Установили мину быстро и кинулись с насыпи прочь. Партизаны успели уйти от дороги на несколько сот шагов, когда раздался оглушительный взрыв.
Эта диверсия на железной дороге не была последней, Аргента еще несколько раз ходила на железку. В Ленинградском партийном архиве хранится отчет о деятельности 6-й партизанской бригады в годы Великой Отечественной войны. В этом отчете есть такие строки: «Комсомолка Хемеляйнен... лично сама пустила под откос 4 вражеских эшелона, взорвала более 40 рельсов».
В январе сорок четвертого года 6-я бригада под командованием В. П. Объедкова начала вести бои с крупными гарнизонами оккупантов. В середине января 2-й и 4-й отряды участвовали в налете на станцию Мшинская. В этом бою погиб политрук 2-й роты 4-го отряда.
Когда отряд вернулся на базу, за Аргентой пришел посыльный и передал, что ее срочно вызывает начальник политотдела бригады Ф. А. Цветков.
Усталый, с темными кругами под глазами, — видно, измотался за эти напряженные дни не меньше других,— Цветков кивком головы показал Аргенте на табуретку, потом сказал;
— Мы тут посоветовались и решили назначить вас политруком второй роты. Что скажете?
Аргента была готова получить самое опасное задание, но то, что она услышала, ее озадачило.
— Мне восемнадцать лет.
— Молодость — не порок.
— Но я даже не в партии.
— Вы комсомолка.
— Но это сложно... быть политруком.
— Очень сложно. А что в нашей партизанской жизни легко?
Так Аргента стала политработником. Где-то в глубине души она гордилась тем, что ей, комсомолке, оказали такое большое доверие. В письме к матери, отправленном вскоре после беседы с начальником политотдела, она делилась своими чувствами и, точно давая клятву, писала: «Мы будем бить фашистских сволочей до тех пор, пока руки держат автомат, а глаза видят врага...»
Этой политграмоте учила Аргента бойцов. Она рассказывала им о Ленинграде, о ленинградцах, о их тяжкой доле и удивительном мужестве. Партизаны всегда слушали своего политрука внимательно и верили ей, потому что знали — Хемеляйлен больше года жила и работала в блокированном гитлеровцами городе и все, о чем говорила им, видела и пережила сама.
В бою она находилась всегда в цепи своей роты. А бои шли ожесточенные, кровопролитные. Самый трудный бой был в феврале 1944 года в деревне Лышница. Деревню разделяла на две части река, скованная льдом. На одном берегу были эсэсовцы, на другом — партизаны. Несколько раз на участке 2-й роты гитлеровцы шли в наступление, пытаясь выбить партизан из деревни. Фашисты имели численное преимущество, были лучше вооружены. С улюлюканьем, стреляя на ходу из автоматов, бросались они в атаку: Рота отступила лишь тогда, когда кончились патроны и был получен приказ отходить.
7 февраля 6-я партизанская бригада в районе населенного пункта Волошово встретилась с наступающими частями 46-й стрелковой дивизии и начала бой, взаимодействуя с нею. В -те дни партизаны вступали в бой, не отдохнув как следует от предыдущего. Аргента и сейчас помнит, как она ползала от окопа к окопу и тормошила за плечи то одного, то другого партизана:
— А ну не спи... Не спи, говорю...
В критическую минуту боя Аргента сама ложилась за пулемет. Именно эти дни отражены в отчете 6-й партизанской бригады, где есть и такие строки об Аргенте Хе-меляйнен:
«В период наступления Красной Армии работала политруком роты, а в трудные минуты была пулеметчицей...»
Аргента прислушалась. Нет, не слышно гула самолета. Она вздохнула и, поправив автомат, вновь склонилась над письмом. Карандаш торопливо побежал по бумаге:
«Писать неудобно: пишу на прикладе автомата. Каждую минуту может быть тревога... Бои идут серьезные. В первом же бою погибла Ютик, маленькая боевая сестренка. Очень жаль, ведь ей всего пятнадцать лет. «Кнопка» — так ее звали. За смерть ее отомщу, не один гад поплатится своей черной жизнью!..
Милая мамочка, ты жди меня...»
Аргента сложила листок треугольничком и направилась в штаб. Она торопилась: хотелось успеть отправить письмо с самолетом, который вот-вот должен был прилететь с Большой земли.
На улице стояла тишина. Сыроватый мартовский ветер нес откуда-то с запада запах гари.
«Хутора, наверное, жгут фашисты», — подумала Аргента.
Вот уже больше недели она находилась опять в тылу врага. Два дня дали партизанам на отдых после того, как они вместе с частями Красной Армии освободили от оккупантов Плюсский район. Два дня партизаны стояли в Рубцовщине. Здесь шло формирование 1-й эстонской партизанской бригады. Комиссар этой бригады Федор Цветков рекомендовал вновь назначить Аргенту Хемеляйнен политруком роты.
Ночью 25 февраля 1944 года бригада двинулась по льду к западному берегу Чудского озера. Путь был длинный, и рассвет застал партизан еще далеко от берега. Двигаться дальше было опасно: над озером кружили вражеские самолеты. Бригада остановилась в торосах.
Это был ужасно трудный день. Аргента сидела под вставшей на ребро льдиной. Замерзла так, что казалось, задеревенели руки и ноги и она уже не сможет пошевелиться. Прятались в торосах и другие партизаны. Даже обоз ухитрились укрыть.
На вторую ночь бригада подошла к берегу севернее Муствээ. Берег здесь был крутой, много снегу. В тыл противника партизаны прорвались с боем. Они сожгли много машин и уничтожили несколько десятков гитлеровцев, но и сами в этом бою потеряли почти весь обоз.
Бригада оказалась в очень тяжелом положении. Немецкое командование приняло ее за регулярную часть Красной Армии и бросило против партизан крупные части с артиллерией и танками. У партизан кончалось продовольствие. Уже несколько дней они ели конину, хлеба давно не было.
Аргента спешила отправить письмо, а сама всю дорогу думала об этой трудной ситуации, в которой оказались партизаны. Бе, как политрука, без конца спрашивали; подбросят ли на самолетах продовольствие? Но легко сказать «подбросят». Недавно самолет доставил только оружие и боеприпасы. Без этого тоже никак не обойдешься...
Едва Аргента успела отнести письмо, как появились разведчики и сообщили, что крупные силы фашистов движутся к хутору Мюэра-Сарэ. Новость была неприятная; недалеко от хутора находилась площадка, на которой партизаны принимали самолеты.
Самолет, с которым Аргента отправила письмо, был последним. 8 марта партизанам пришлось оставить хутор Мюэра-Сарэ и отойти на болота Мурако-Соо. Здесь они пробыли день, а вечером двинулись на север. Но оказалось, что каратели окружили весь этот район.
Бой не утихал ни на минуту. Аргента находилась в цепи своей роты, когда неожиданный удар в голову сбил ее с ног. Она почувствовала на шее что-то теплое, липкое. Попыталась подняться, но ноги не повиновались.
Беспомощная, она лежала на колючем, холодном снегу и с ужасом вспоминала, как однажды была у гитлеровцев в плену. Сердце похолодело от мысли, что все это может повториться. Аргента подтянула к себе автомат,
— Лена, вставай... Лена...
Она увидела над собой заросшее густой щетиной лицо эстонца Теодора Кюта.
Теодор попытался ее поднять.
— Вставай... Надо уходить. Фашисты рядом...
Но она не могла встать. Он тащил ее по льду болота и отстреливался. А справа и слева от них пули вздымали фонтанчики белесой пыли. На помощь Теодору пришел Филипп Феклистов. Вдвоем они вынесли политрука в безопасное место.
***
Прошло много лет. Как-то на встрече партизан Калинина (Хемеляйнен) увидела своего первого начальника, Подошла.
— Товарищ Шатунов!
— Аргента! — Шатунов протянул руки и как о чем-то совсем недавнем сказал: — А ваша радиограмма спасла тогда жизнь многим людям. (Виктор Федоров. Не сломленные бурей. - М - 1975)
И знаете когда я решила посмотреть в сети про одного человека, мне стало можно сказать обидно...
Поэтому, как говорят "Страна должна знать своих героев"
«Вот удивились бы сидящие в зале, если бы знали,
что до защиты диссертации мне пришлось с оружием в руках
сражаться с фашистскими захватчиками, защищать свободу
и независимость своей Родины...»
что до защиты диссертации мне пришлось с оружием в руках
сражаться с фашистскими захватчиками, защищать свободу
и независимость своей Родины...»
Калинина (Хемеляйнен) Аргента Матвеевна
17-летняя радистка спецгруппы, командир отделения разведки, политрук роты
17-летняя радистка спецгруппы, командир отделения разведки, политрук роты
За боевые заслуги награждена медалями "Партизану Отечественной войны" I степени; "За оборону Ленинграда", "За победу над Германией"
РАДИСТКА, ПОЛИТРУК ПАРТИЗАНСКОЙ РОТЫ
РАДИСТКА, ПОЛИТРУК ПАРТИЗАНСКОЙ РОТЫ
Родилась я в Ленинграде. До войны успела закончить только 8 классов средней школы. Паспорт получила в то время, когда кольцо вражеской блокады города замкнулось. В самое тяжелое время стала работать белошвейкой на фабрике «Красная Работница», а после работы — в библиотеке эвакогоспиталя № 51, разносила книги по палатам. Моя подруга, Вера Степанова, зная, что я рвусь на фронт, сказала, что Горком ВЛКСМ дает добровольцам путевки в спецшколу, которая готовит радистов для фронта. В сентябре 1942 г., когда мне исполнилось 17 лет, я стала курсантом Военно-морской школы № 2 (ВМШ-2), затем была в партизанской школе радистов в Кавголово Ленинградской области, потом в ВМШ-1 на о. Вольном.
В конце февраля 1943 г. вместе с подполковником Атро-щенко я вылетела из Ленинграда в Хвойную. Там была сформирована наша спецгруппа из трех человек: Михеев (командир), боец Тарасов и я (радистка). Нас направили в Александровскую, откуда мы должны были лететь в немецкий тыл на самолете Р-5. Это произошло в ночь на 15 марта 1943 г. Кроме кашей спецгруппы, в ту ночь были заброшены в тыл врага еще четверо: майор Ступаков, капитан Машков и радисты Иван Драбкин и Леня Редькин. Они направлялись в бригаду Кириллова. Мы должны были действовать самостоятельно.
Первым самолетом вылетели майор, капитан и радисты. Их сопровождал другой самолет со специальным грузом для бригады Кириллова. Пилоты сбросили груз и людей на горевшие костры. Увидев в воздухе много парашютов, люди, сидевшие у костров, повели себя как-то странно, запрягли лошадей и уехали. Нашу группу сбросили позднее, вторым заходом, на то место, где костер вспыхнул и погас. Я повисла на дереве и, расстегнув карабины парашютных лямок, упала в снег. Вскоре нашла грузовой парашют, завернулась в него, достала из кобуры пистолет и стала ждать, когда придут наши. Первым нашел меня майор Ступаков, потом подошли остальные товарищи. Мы собрали груз, спрятали его в сарай, приготовили завтрак. Драбкин дал радиограмму в Ленинград о благополучном приземлении. Еще до того как майор нашел меня около баула с грузом, он был в деревне, ближайшей от места нашего приземления, где у жены старосты узнал, что врагов, якобы, нет в округе на 30 км. В действительности же в этих местах были сосредоточены карательные отряды. Каратели окружили нас во время завтрака, когда мы сидели у костра. Был очень сильный огонь. Я бросилась к рации, но в этот момент была ранена в грудь разрывной пулей и потеряла сознание. Очнулась, когда с меня сдирали одежду, пинали ногами, били. Опять потеряла сознание...
Позднее я узнала, что Ступакову, Машкову и Михееву удалось уйти только чудом. Остальные были ранены или убиты.
Мне очень трудно все это вспоминать. Каждый раз меня охватывает волнение, и я снова заново переживаю случившееся.
Когда очнулась, услышала, что стрельба продолжалась. Недалеко от меня стоял гитлеровский солдат. Он был увлечен погоней. Я вспомнила о гранате, потянулась к шубе. Гранаты в кармане уже не было, финского ножа — тоже. Я повернулась спиной к солдату. Достала из кармана шифр, который был величиной с записную книжку. Он лежал в кошельке, пода-ренном мне чехословацким коммунистом, посетившим до войны Ленинградский Дворец пионеров. Я сунула кошелек с шифром поглубже в снег. Начала кашлять кровью. Опять потеряла сознание...
Очнулась на снегу. Почувствовала, что стягивают грудь бинтом. Спросили фамилию, имя. Естественная реакция: не говорить правду врагу. Назвалась Павловой Леной из Москвы.
К вечеру привезли меня в деревню Заяние. Бросили у дверей на охапку сена. Напротив на кровати лежал раненный в ногу боец группы Василий Тарасов. Он сказал мне, что немцам известно, что я радистка, что они знают и мое настоящее имя и фамилию. Он сказал также, что Драбкин был убит в перестрелке, а тяжело раненного Редькина пристрелили, хотели и меня, но узнав от него, что я радистка и фамилия финская, оставили.
Ночь была ужасной. Хотелось пить. В комнате за столом солдаты играли в карты. Они пили, курили, громко кричали, смеялись. Утром я услышала голос переводчика Гундлаха. Он требовал, чтобы мне сделали укол, чтобы я стала немного «поживее». Я открыла глаза. Передо мной на коленях стояла женщина. Ее глаза были полны слез. Она чуть слышно прошептала: «Что сделали, изверги!» Я потянулась к ней: «Вы, вы — советская?». «Да, да — советская. Тише, молчи, детка». Переводчик заорал, чтобы мы замолчали. Женщина бережно перевязала меня. Едва дождавшись конца перевязки, переводчик потребовал, чтобы я установила связь с Ленинградом.
Сейчас, вспоминая об этом и оценивая свои поступки многолетней давности, я думаю, что это был самый трудный и самый ответственный момент в моей жизни. Надо было найти правильное решение. Работать или отказаться? Я понимала, что все, что было направлено в бригаду Кириллова, весь груз: радиостанции, карты, оружие, боеприпасы, продовольствие попал в руки врага. Об этом надо было предупредить командование. Волновала меня судьба майора Ступакова, капитана Машкова и командира моей группы Михеева. Удалось ли им уйти или они погибли? Тарасов ничего об этом не знал. Кроме того, я хорошо помнила свой последний разговор с начальником отдела связи Ленинградского штаба партизанского движения (ЛШПД) А. М. Шатуновым, что я должна была сделать в том случае, если бы попала в плен.
Переводчик подал мне текст радиограммы: «Никитину. Драбкин, Редькин убиты. Майор, капитан неизвестно. Сообщите координаты бригады Кириллова». Он подал мне шифр Драбкина. Его запасной шифр, как и мой, был в виде записной книжки. Он был идентичен моему шифру, оставленному мной в снегу. Работать на нем мы должны были лишь после особого распоряжения. Полистав книжку шифра, я обнаружила сигнал, которым должна была бы воспользоваться, если бы попала в плен. Решение было принято. Я выполню свой последний долг и вместо одного сигнала воспользуюсь двумя. Меня поймут, должны понять. Узнают, что наша группа разбита. Не будут дезинформированы текстом. С трудом настроила рацию к работе, связалась с радиоузлом.
Знаете ли вы, что значит услышать голос Родины вдали от нее? Знаете ли вы, что значит услышать голос Родины, находясь в плену? Я слышала его! Слышимость была 6—8 баллов. Радист из Ленинграда работал четко. Мне было трудно работать на ключе, силы покидали меня, но я передала текст радиограммы, медленно, четко, чтобы в Штабе поняли меня и не ошиблись.
На следующий день я с замиранием сердца настраивала свой «Северок». Рядом за приемом и передачей следил немец-радист. Я получила две радиограммы. Одну от Никитина М. Н., начальника ЛШПД — секретаря Обкома партии, другую от Шатунова А. М. В первой: «Сообщите подробности гибели Драбкина и Редькина. Ждать Кириллова. Никитин». Сразу стало легче. Поняли. Во второй радиограмме начальник отдела связи просил подтвердить второй сигнал. Знал его только он. А. М. Шатунов дал радиограмму на моем личном основном шифре, который был у меня в памяти. Он просил подтвердить, что я нахожусь в плену. В ответной радиограмме, кроме деталей гибели Ивана Драбкина и Лени Редькина, квадрата разгрома нашей группы, я снова условленным спо-собом сообщила, что нахожусь в плену и для верности добавила фразу: «Предупредите бригаду о карателях» (в укороченном варианте). В штабе меня поняли.
Как я узнала через двадцать лет после окончания войны, среди многих радистов, попавших в плен на оккупированной врагом территории Ленинградской области, лишь двое сумели сообщить командованию, что они находятся в плену — радист Жданов и я.
Вечером в деревню Заяние прибыл офицер связи из Пскова. На чистом русском языке он вел допрос. Он поднес к моему лицу книжку с шифром и спросил: «Вы пользовались вот этим знаком? Вы сообщили своему командованию, что находитесь в плену?».— «Да, сообщила». Вы бы знали, что после этого было! Рассвирепевшие гитлеровцы готовы были растерзать меня на месте. Особенно бесновался переводчик Гундлах. Офицер спросил: «Зачем ты это сделала?». Я ответила: «Любой немец, будь он на моем месте, должен был сделать то же самое». И это бросила врагам в лицо семнадцатилетняя тяжело раненная радистка. Когда прозвучал перевод, в комнате на мгновение стало тихо... Я до сих пор слышу крики переводчика: «Тебя расстрелять мало! Тебя повесят, повесят, понимаешь, повесят!»,— шипел он в ярости. Честно говоря, я не боялась смерти. В том тяжелом положении, в котором я находилась, смерть была бы избавлением от всех мук: физических и духовных. Я понимала, что плен — это позор, и самым лучшим исходом была бы быстрая смерть.
Потом была последняя ночь. Чего только я не передумала! Вспоминала родных, школьных подруг, Ленинградский Дворец пионеров, замерзший, голодный город... И все время думала. Как бы встать на ноги, как найти силы подойти к дремавшему на стуле солдату, взять у него автомат. Но при попытке встать я потеряла сознание...
На следующее утро меня увезли в Ляды. Не знаю, что подействовало на гитлеровцев и почему свои угрозы они не привели в исполнение. Мне и сейчас трудно понять, почему они так поступили. Может быть они надеялись меня перевоспитать? А идеологическая обработка была серьезной и в больших дозах. К счастью, на меня это не действовало. Я ничему не верила, для меня они были враги. И я твердо решила, если меня не расстреляют, убегу, как только смогу, убегу во что бы то ни стало.
Помощь пришла неожиданно. Еще в Лядах на второй или третий день после моей связи с Ленинградом в комнату вошел русский полицейский. Он спросил меня о моем самочувствии. Смогу ли я, например, пройти несколько километров. Какие там километры, когда я стоять на ногах не могла! Меня он разозлил, и я бросила: «Если меня не расстреляют, я все равно убегу!». Он посмотрел на меня внимательно и тихо сказал: «А я помогу».— И сразу вышел. Я ему не поверила. Но когда меня должны были увезти из Ляд в Плюссу, он забежал на минутку и шепотом сказал: «Запомни три слова: Дряжно, Александров Василий. Дряжно — это деревня, где живет Александров, он поможет тебе найти партизан». Я не совсем чтобы поверила, но запомнила эти слова на всю жизнь.
Дней десять я лежала в Лядах, потом лежала в Плюссе. Рана на груди затягивалась медленно, гноилась. Мне тяжело все это вспоминать. Вспоминать, как издевался надо мной врач. Как без всякого наркоза и уколов резали и рвали мою рану. Это было ужасно! Могу только сказать, что я не кричала. Нет. Я до боли стискивала зубы и молчала. Только слезы катились из глаз, видимо, от нервного напряжения. Настоящих слез моих гитлеровцы так и не видели. Правда, один лишь раз видел Тарасов, когда я плакала от боли и унижения, которое нанес мне врач, майор медицинской службы.
Подсылали ко мне всякого рода провокаторов. Одному из них я даже поверила. Выдавал он себя за военнопленного летчика, а в действительности был предателем. К сожалению, узнала я об этом, будучи уже в партизанском отряде.
В начале лета перевезли меня в Струги Красные и вскоре передали бывшей помещице Сорокиной Т. А., которая была управляющей немецким хозяйством, созданным на основе совхоза. «Барыня»,— звали ее в Стругах Красных среди местного населения, «фрау Тамара»,— звали гитлеровцы. Работать она заставляла зверски, люди гнули спины от зари до позднего вечера. Все, что давало это хозяйство, кормило гитлеровцев. Она свободно владела немецким языком. Принимала участие при допросах. Лично допрашивала Зину Стафееву, добилась у нее признания. Благодаря ее стараниям группа молодежи из Струг Красных, в том числе и Зина Стафеева, была расстреляна гитлеровцами. Об этом мне стало известно от людей, работавших у Сорокиной.
В Струги, когда я была у Сорокиной, приезжал полицейский из Ляд. Звали его Василием Васильевичем Калининым. На этот раз он дал мне адрес своих родителей и предупредил, что если Александрова не будет в деревне Дряжно, то меня спрячут его родители, которые проживают в деревне Палицы, в одном километре от Дряжно.
Работая у Сорокиной, я физически окрепла, хотя работать было очень тяжело. (Сил было маловато, да и рана на груди затягивалась очень медленно). В поле мне приходилось полоть, убирать сено, жать рожь. Сено и рожь складывали в большой сарай. Поскольку я знала от самой Сорокиной, что собранный урожай идет на пользу гитлеровцам, я решила его уничтожить.
22 августа 1943 г., когда все люди были на уборке сена, мне удалось незаметно юркнуть в кусты. Спички у меня были. Я подбежала к сараю. Вы бы знали, как у меня дрожало все внутри! На ветру было очень трудно зажечь рожь. Да еще две собаки прибежали и подняли дикий лай. Правда, они знали меня и не трогали. Наконец рожь, сложенная под навесом, загорелась, и я побежала обратно к работающим в поле. Но, увидев огромный столб дыма, я поняла, что мне надо уходить совсем. Я слышала крики, стрельбу, топот лошадей. И бежала, бежала по направлению к железной дороге. Перебежав железнодорожное полотно, долго сидела в кустах. Когда стемнело, пошла на север по просеке. Вышла на дорогу и шла вдоль нее всю ночь по направлению к Лядам. Утром пришла в деревню Палицы к Калинину Василию Калиновичу. Как я узнала потом, гитлеровцы даже не пытались тушить пожар, боялись засады, думали, что пожар — дело рук партизанского отряда. Лишь спустя часа два стали искать меня в районе Струг Красных и деревни Хредино. А я в это время была в Палицах, где на сеновале меня прятали родители В. В. Калинина. Он прислал мне из Ляд немецкую гранату, которую его мать пронесла через немецкие посты в молочном бидончике.
На четвертые сутки после моего побега в Палицы пришла группа партизан во главе с Трофимовым Иваном Трофимовичем, лейтенантом Сергеевым и бойцом Гук. Они взяли меня в отряд. Тогда же пришел в отряд и Калинин В. В. Гитлеровцы после этого арестовали родителей В. В. Калинина и его 13-летнюю сестренку. Их увезли в Ляды, потом в Псков, в тюрьму, за связь с партизанами. Калинин Василий Калино-вич был расстрелян в Пскове. Матери В. В. Калинина Надежде Михайловне и его сестре Шуре пришлось пережить много горя в концлагерях Германии и Франции, пока их не освободили и не вернули на Родину.
Гитлеровцы по всем деревням разыскивали парашютистку Лену (Аргенту Хемеляйнен), а я была в Зареченском лесу в отряде Егорова Тимофея Ивановича, комиссаром которого был Василий Кузьмич Красотин. Он был командиром партийной подпольной группы, задания которой выполнял В. В. Калинин. Если бы не его помощь и не помощь его родителей, вряд ли мне удалось найти партизан в конце августа 1943 г...
У моего старого друга Василия Васильевича Смирнова, бывшего заместителя комбрига 2 ЛПб по разведке, сохранился текст радиограммы, посланной им из немецкого тыла. Он в то время был у Егорова Т. И. «№ 50. Тужикову. 13.10. 30 эстонцев сожгли д. Прусино, Конячек, Кирилловичи... Все население, скот забрали с собой. Передаю выписку приказа тайной полиции Струги: «Кто поймает или убьет инженера Смир-нова или радистку Лену, тому назначается награда... Лена — это ленинградская парашютистка, была ранена, в плену, сожгла Стругах хлеб, пришла Егорову. Смирнов». Текст этой радиограммы взят мною из личного архива В. В. Смирнова. (Узнала я о ней много лет спустя после войны).
Самое трудное осталось позади. Я была среди своих, мне поверили, дали оружие. Началась настоящая партизанская жизнь. Это был период, когда партизаны активизировали свои действия в связи с подготовкой разгрома гитлеровских войск под Ленинградом. Отряд Т. И. Егорова действовал на территории Лядского, Плюсского и Струго-Красненского районов Ленинградской области. По численности он был небольшой, по возрасту — молодежный. Боевые операции, в которых мне пришлось непосредственно участвовать, были организованы достаточно четко и проходили без больших потерь.
В сентябре 1943 г. небольшой группой нашего отряда была устроена засада между деревнями Игомель и Комарове. Мы разбили и сожгли машину, захватили пулемет, автоматы, винтовки, почту и продовольствие. Среди убитых гитлеровцев был один капитан и 11 солдат. В середине сентября 1943 г. нам удалось спустить под откос воинский эшелон на участке между станциями Струги Красные — Плюсса. Командовал нашей группой Виктор Шалыгин. В ночь на 2 октября 1943 г. группа нашего отряда взрывала железнодорожное полотно между Плюссой и Стругами. Мы уничтожили патруль, взорвали сторожевую будку и на большом протяжении подорвали железнодорожное полотно. Я подкладывала шашки тола под рельсы и поджигала бикфордов шнур. Эта операция была наиболее результативной среди последующих аналогичных операций.
Вместе с партизанами нашего отряда бывала я в деревнях, рассказывала местному населению о событиях на фронтах по сводкам Информбюро. Наши радисты с помощью радио- • станции «Север» получали их ежедневно. Призывала молодежь идти в партизаны. Представляете, когда это говорит совсем юная девушка, некоторым молодым людям, подросшим во время войны, было как-то не по себе. Молодежь шла к нам в отряд охотно. Сентябрь-октябрь 1943 г. были месяцами массового притока местного населения в партизанские отряды. В середине октября наша диверсионная группа, возвращаясь с задания, попала в расположение 6-й Ленинградской партизанской бригады. Нас направили в 4-й отряд 6-й ЛПб. Меня назначили командиром отделения разведки.
В ночь на 30 октября наш отряд взрывал железнодорожное полотно в районе станции Плюсса. В ночь на 6 ноября 1943 г. мы с Толей Смирновым спустили под откос немецкий эшелон. Это был наш «подарок» Родине к ноябрьским праздникам. В конце ноября группа нашего отряда численностью 50 человек под командованием начальника штаба нашего отряда Евдокимова Павла Трофимовича уничтожила из засады 170 гитлеровцев, более 200 было ранено. Эту засаду мы устроили между деревнями Терешинка и Большое Захонье и напали внезапно на крупное воинское подразделение. В конце декабря наша диверсионная группа пустила под откос воинский эшелон с техникой и взорвала железнодорожное полотно в районе станции Серебрянка. Вскоре нам пришлось вести бой в Любочажье. Мы уничтожили гарнизон, захватили много оружия и пленных.
С наступлением нового 1944 г. начались серьезные бои с крупными силами противника, отходившими от Ленинграда. Запомнился бой за станцию Плюсса. Я в это время была уже политруком роты, будучи всего лишь комсомолкой. К моей роте присоединили большую группу безоружных, бежавших из фашистского плена военнопленных, и дали задание подорвать толом железнодорожное полотно на подходе к станции Плюсса. Задание было выполнено, но я была Контужена, потеряла слух и все-таки осталась в строю. Постепенно, со временем слух вернулся, но не полностью.
Страшный, очень трудный бой был у нас 10 февраля 1944 г. в деревне Лышницы. Потом почти без передышки шли ежедневные бои в деревнях Звягино, Нежадва, Большие Вя-жищи, Толошницы, Островно. В те дни мы действовали совместно с частями Советской Армии. Мы очень устали. Партизаны засыпали даже в окопах в момент передышки.
После этих боев нам дали 2 дня отдыха и направили в Эстонию. 4-й отряд 6-й ЛПб стал 3-м отрядом 1-й Эстонской партизанской бригады (1 ЭПб). Остальные отряды 6-й ЛПб отправились в Ленинград.
25 февраля 1944 г. мы должны были за ночь пересечь в самом широком месте Чудское озеро и выйти на территорию Эстонии. Мы вышли из деревни Рубцовщина, которая находится на восточном берегу озера. За одну ночь озеро перейти не удалось. Дневали на льду, прячась от вражеских самолетов в ледяных торосах. Ночью 26 февраля с боем прорвались через береговую оборону немцев, недалеко от Мустве, уничто-жили гарнизон, разбили несколько автомашин и направились вглубь. В месте прорыва 1 ЭПб на крутом берегу стоит обелиск в память о погибших партизанах.
Действия нашей бригады были стремительны и достаточно эффективны. Гитлеровцы бросили против нас подразделения с танками и артиллерией. Им помогали местные националисты «Омакайтсе». Нам было очень трудно. Серьезные потери несли гитлеровцы и мы тоже. У нас было много раненых и обмороженных. Выручали летчики. Самолеты забирали ра-неных, доставляли оружие и боеприпасы, почту. Днем 8 марта 1944 г. после тяжелого боя гитлеровцы взяли хутор Мюэра-Сааре, и бригада лишилась удобной посадочной площадки для самолетов.
Вечером 8 марта я была тяжело ранена в голову на болоте Мурако-Соо, ноги были парализованы. Меня вынесли из-под огня противника эстонцы нашего отряда Теодор Кют и Филипп Феклистов. Тяжело раненная, все переходы до 18 марта я провела в седле. Идти я не могла, а верхом на лошади держалась. С автоматом не расставалась вплоть до выхода бригады в Советский тыл. Во время боев с карателями партизаны занимали круговую оборону, в центре которой находились раненые.
18 марта был бой за хутор Мюэра-Сааре, где были зарыты боеприпасы. Партизаны, прорвав береговую оборону, снова вышли на лед Чудского озера. Моя лошадь пала и мне помогла санитарка нашего отряда Рая Иванова. Гитлеровцы ракетами освещали рассыпавшиеся по льду фигуры партизан. Преследовали бригаду двое аэросаней с пулеметами и более двухсот лыжников. Боевое охранение под командованием комиссара бригады Цветкова Федора Антиповича приостановило карателей. Это был последний бой I Эстонской партизанской бригады. Раненных и обмороженных партизан подобрали на льду Чудского озера бойцы Советской Армии. Нас сначала отправили в полевой госпиталь в Гдов, а затем в Ленинград. В Ленинградском госпитале мне сделали трепанацию черепа. Ранение в голову было тяжелым, с повреждением головного мозга. После выздоровления я явилась в Ленинградский штаб партизанского движения (ЛШПД). Там меня отчислили из системы партизанского движения по состоянию здоровья (два тяжелых ранения: одно — в грудь, другое— в голову) и в связи с расформированием Эстонской бригады. За участие в партизанском движении майор вручил мне в штабе в мае 1944 две медали: «Партизану Отечественной войны» 1 степени и «За оборону Ленинграда». Медаль «За победу над Германией» получила уже после окончания войны. В немецком тылу меня неоднократно представляли к на-градам за спущенные эшелоны, за «рельсовую войну», за участие в боях и засадах. Но эти документы либо затерялись, либо не сработали. Сначала было очень обидно, но со временем все прошло. Ведь не ради наград я воевала. Высшей моей наградой, как и для всего советского народа, была Победа. И честно говоря, сейчас я горжусь тем, что была активной уча-стницей Великой битвы с фашизмом, и немного завидую той девчонке, которая, не боясь трудностей, не задумываясь о последствиях, вылетела в тыл врага.
Летом 1944 г. закончилась моя партизанская жизнь. Надо было все начинать сначала. За спиной лишь восемь классов средней школы. Далее события развивались стремительно. В 1945 г. кончаю школу с золотой медалью (за один год — два класса: 9-й заочно, 10-й, учась нормально в 156 школе Ленинграда), поступаю в Ленинградский Государственный университет на физический факультет. Большую роль в моей жизни сыграл академик Федор Дмитриевич Клемент. Человек большой души и благородства, крупный ученый, общественный деятель, педагог и организатор науки. В ЛГУ он читал курс лекций по люминесценции и заведовал лабораторией. Он был руководителем моей дипломной работы. Будучи студенткой, я проработала в его лаборатории около 3-х лет. В 1950 г. он стал ректором университета в Тарту и уехал в Эстонию.
После окончания ЛГУ в 1950 г. меня направили в Институт химии силикатов Академии наук СССР, где я проработала всю свою последующую жизнь. Была младшим научным сотрудником, руководителем группы дифракционных методов анализа, которая обеспечивала сотрудников Института рентгенографическими и электронно-микроскопическими данными. Вместе с тем с первого дня создания группы наш коллектив, наравне со всеми лабораториями Института, занимался фундаментальными исследованиями. В области кинетики фазовых превращений в стеклах коллектив достиг успехов, которыми можно гордиться. Знание закономерностей кинетики зарождения кристаллов в стеклах важно для разработки теоретических основ технологии новых материалов — ситал-лов, которые нашли применение в авиации, ракетостроении, электронике, атомной технике и многих других областях. О своих работах и работах с коллегами (соавторами) мне довелось выступать с докладами на многих Всесоюзных совещаниях, конференциях, Международных конгрессах по стеклу у нас в стране и за рубежом (в Бельгии, Англии, Франции, Японии, Чехословакии, ФРГ, ГДР, Индии, Болгарии). Мною (и с соавторами) опубликовано более 130 научных статей. Научные результаты коллектива обобщены в монографии «Зарождение кристаллов в силикатных стеклах». Книга была принята к печати издательством «Наука». (Юность фронтовая // Воспоминания участниц Великой Отечественной Войны // Калинина А.М. - СПб - 2000)
"Предупредите бригаду опасности..."
"Предупредите бригаду опасности..."
В Брюсселе проходил международный конгресс. На одном из заседаний председатель — немецкий ученый Дитцель объявил:
— Доктор Калинина. Институт химии силикатов. Академия наук СССР.
На кафедру поднялась невысокая женщина. Она поправила темную прядь густых волос и заговорила спокойно, уверенно. У нее был ровный, приятный голос. «Доктор», а точнее, кандидат технических наук Аргента Матвеевна Калинина сделала на английском языке сообщение «Об особенностях механизма кристаллизации при нагревании некоторых стекол».
Когда Аргента Матвеевна возвращалась на свое место в зал, ее провожали долгими аплодисментами. Кто-то вполголоса по-немецки сказал:
— Молодая, а уже кандидат наук...
Услышав это, Аргента улыбнулась и подумала: - «Вот удивились бы сидящие в зале, если бы знали, что до защиты диссертации мне пришлось с оружием в руках сражаться с фашистскими захватчиками, защищать свободу и независимость своей Родины...»
Сигнал тревоги
Поскрипывал снег под окованными полозьями саней. Аргента видела узкую, худущую спину мальчишки-возницы. А справа и слева от саней шли солдаты в шинелях ядовито-зеленого цвета.
Гитлеровцы о чем-то негромко переговаривались. Потом по их приказанию один из полицаев подсел в сани. Аргента вздрогнула — сейчас ее баять будут допрашивать и бить.
— Фамилия? Имя?
— Лена Павлова.
— Врешь! Ты радистка...
Полицай резко поднес к ее лицу руку. На ладони лежал крохотный конденсатор.
Аргента вспомнила: запасные детали для рации она положила в карман гимнастерки перед посадкой в самолет. Значит, гитлеровцы нашли их во время обыска.
Аргента отрицательно покачала головой:
— Я не радистка.
Первый удар пришелся по лицу. Девушка стиснула зубы и уставилась глазами в небо, забитое серыми тучами...
Аргента не сомневалась, что теперь все кончено, а этот день — 15 марта 1943 года — последний в ее жизни. И еще думала о том, что он с самого начала был неудачным.
Их группу в составе семи человек ночью выбросили с самолетов. Они приземлились недалеко от хутора Со-потно. Парашют Аргенты зацепился куполом за дерево, и она долго висела над землей, прежде чем освободилась от лямок. Потом вместе с товарищами всю ночь разыс-кивали грузы, выброшенные для них и партизанской бригады.
Командир их спецгруппы Михеев тревожился: что-то долго нет партизан? Откуда он мог знать о том, что накануне фашисты оттеснили партизан из этого района. А утром группу окружили каратели.
Бой был неожиданный и короткий. Погибли Драбкин и Редькин. Уйти удалось лишь Михееву, Ступакову и Мошкову. Аргента, как только заметила гитлеровцев, бросилась спасать рацию, но что-то сильное толкнуло ее в плечо. На какую-то секунду она увидела, как зашатались деревья, мелькнул кусочек сумрачного неба, затем черная поволока застлала ей глаза...
Сани остановились в заброшенном хуторе. Аргенту внесли в избу и бросили в угол на пол. Потом возле нее поставили радиостанцию. Вскоре в помещение вошел старший из карателей. Из разговора часовых радистка знала: фамилия его Гундлах. Чисто по-русски он сказал: — Ты будешь работать ва радиостанции. Если хочешь жить, передашь своим то, что прикажем. Откажешься — тебя повесят. — Гундлах криво усмехнулся: — Вы, русские, очень любите березы. На одной из них тебя и вздернут. Думай десять минут.
И она думала. Нет. Не об угрозе фашиста, а о своем последнем разговоре с начальником отдела связи Ленинградского штаба партизанского движения А. М. Шату-новым. Он был против включения Аргенты Хемеляйнен в группу. Советовал ей;
— Оставайтесь при штабе. Здесь тоже работа важная и нужная. А там придется жить под открытым небом, по болотам ползать, смерть будет подкарауливать на каждом шагу. Все это не для семнадцатилетней девушки. Подумайте!
Но она уже все обдумала давно. Поэтому решительно сказала;
— Я полечу на задание. В штабе не останусь.
Больше Шатунов не отговаривал. Тогда же они условились, какой она должна передать по рации в штаб сигнал, если вдруг ее постигнет неудача. Шатунов предупредил:
— Этот сигнал знаете вы, я и начальник штаба Никитин. Больше его никто не должен знать.
Из разговоров карателей между собой девушка поняла, что они захватили и шифры. Значит, партизанам грозит большая опасность. Аргента невольно посмотрела на радиостанцию: «Предупредить бы Шатунова. Но как? Согласиться на предложение Гундлаха? Но это же предательство! Почему предательство? Передам то, что прикажут фашисты и заодно условный сигнал. А если откажусь? Гитлеровцы сами свяжутся со штабом и тогда...»
Аргента догадывалась, что враги давно бы приняли такое решение, однако остерегаются, как бы их не разоблачили по почерку — в штабе партизанского движения радисты опытные. Но они могут и рискнуть. Повернувшись к Гуядлаху, она сказала:
— Я согласна.
— Ты умная девчонка, — обрадовался тот.
В этот же день в эфир была послана радиограмма. В ней говорилось, что Драбкин и Редышн убиты, где остальные—неизвестно. Запрашивались координаты бригады. В тексте Аргента передала и условный сигнал тревоги.
Вскоре из штаба партизанского движения пришел ответ. От нее требовали сообщить подробности гибели товарищей и приказывали ждать партизан. Радиограмма привела Аргенту в смятение. Ей казалось, что в штабе ее не поняли и теперь, что самое страшное, дополнительно сообщат координаты партизанской бригады. Выходит, каратели получат то, чего они добивались, заставив ее работать на рации.
Хемеляйнен предприняла отчаянный шаг. В новую радиограмму она дописала и зашифровала три словам «Предупредите бригаду опасности».
Когда радиограмма была уже передана, гитлеровцы обнаружли вписанную в нее фразу. Разъяренный Гунд-лах кричал:
— Ты дура!.. Идиотка!.. Завтра тебя повесят!
Билл ее до тех пор, пока она не потеряла сознание...
Побег
Стоял август сорок третьего года. В имении, расположенном вблизи Струг-Красных, спешно убирали хлеба. Десятки людей работали на полях. Среди них была и Аргента, Фашисты сохранили ей жизнь в надежде, что кто-либо из группы попытается установить о нею контакт.
Изредка в имение из поселка Ляды приезжал полицейский Калинин, атлетического сложения человек, с пышной рыжеватой шевелюрой. Охранники привыкли к тому, что он ходил по полю, о чем-то расспрашивал работающих людей, несколько раз грубо разговаривал с радисткой. Солдаты были уверены, что лядский полицай имеет какое-то задание от командования.
Последний раз Калинин появился в имении в середине авгусга.
— Ты действительно решила бежать? —тихо спросил он, отозвав Хемеляйнен в сторону.
— Пока работаем в поле, надо попытаться.
— Чем я могу помочь?
— Достань, Василий Васильевич, какое-либо оружие, — попросила Аргента.
— Хорошо. Попытаюсь, — пообещал Калинин. — Мне тоже надо уходить к партизанам. Кажется, фашисты начинают меня подозревать...
Он повернулся и пошел к дому управляющей имением Сорокиной. Аргента провожала его долгим, пристальным взглядом. От этого человека во многом сейчас зависела ее судьба.
Аргента ждала его несколько дней. Но Василий Васильевич не приходил. Радистка волновалась и невольно припоминала все, что знала о «грозном полицае». Впервые она увидела его, когда ее, раненную, привезли в Ляды. Он вошел в комнату, где Аргенту держали под стражей, и, плотно закрыв двери, сказал!
— Если отсюда выберешься, иди в деревню Дряжна. Она с ненавистью посмотрела на него, но он, сделав
вид, что не заметил ее взгляда, продолжал:
— В Дряжне спросишь Василия Корнеевича Александрова. Поможет тебе.
Потом полицейский вновь пришел и, выбрав момент, когда в помещении никого не было, продолжил разговор:
— Если в Дряжне ничего не выйдет, иди в Полицы. Деревни эти рядом. Спросишь Василия Калиновича Калинина. Это мой отец. Он переправит тебя к партизанам. Да поверь ты мне наконец. Я здесь по заданию...
И она поверила.
Шли дни. Калинин не появлялся. Ждать было больше нельзя. 22 августа Аргента с группой женщин убирала в поле сено. Работали на большом участке. Кусты рядом. Охранников было немного. Вечерело. Лучшего мо-мента для побега не выберешь. Незаметно для других Аргента юркнула в кусты. Несколько минут она просидела затаясь, прислушиваясь. Вроде бы никто пока не заметил ее исчезновения.
Аргента шла всю ночь. На рассвете у окраины деревни Дряжна встретила девочку, спросила ее, не знает ли она дядю Васю Александрова.
Девочка насупилась и сказала?
— Его немцы арестовали...
Деревня Полицы была действительно рядом. На стук из избы Калининых вышел пожилой человек. Аргента сразу догадалась, что это отец Василия Васильевича? такой же рослый, светловолосый и лицом очень схож.
— Что тебе? — спросил Калинин.
— Ваш сын дал адрес, — торопливо проговорила Ар гента. — Я убежала...
Ночью тайком Калинин перевел Аргенту на хутор. Уходя, сказал:
— Пока тут сиди. Партизаны придут скоро. Извещу.
Но он не смог выполнить обещание. Гитлеровцы арестовали Василия Калиновича. Узнав, что Калинин участ-ник гражданской войны, двадцатипятитысячник, каратели отправили его в Псков. Там после допросов расстреляли.
На четвертый день после побега Аргенты из имения на хутор пришли партизаны во главе с Иваном Трофимовичем Трофимовым. Радистка ушла с ними.
Лагерь партизан находился в Зачеренском лесу. Место глухое, кругом болота. Командовал отрядом Тимофей Иванович Егоров — человек, у которого фашисты расстреляли всю родню. Командир встретил Аргенту приветливо, долго расспрашивал о порядках в имении. Потом сказал:
— Отдыхай пока. Придет комиссар отряда Красотин, тогда и решим, куда тебя определить.
Наступили сумерки. Стало прохладно. Аргента грелась у костра, когда на базу вернулся Красотин.
— Какие новости, Василий Кузьмич? — услышала девушка голос Егорова.
— По деревням каратели шныряют. Какую-то парашютистку нашу ищут, — сказал Красотин. — Жаль, если к ним в лапы попадет.
- Егоров засмеялся:
— Хочешь, я тебе ее представлю? Посмотри. .
Красотин обернулся. Перед ним стояла тоненькая, худенькая девушка, в ее карих глазах было что-то почти детское.
Красотин шагнул к Аргенте:
— Ну здравствуй! Вот ты какая, оказывается...
Ночной взрыв
В начале ноября круто похолодало. Мороз подсушил землю. Потом выпал снег. Выпал и не растаял. Как-то утром в деревню Щербова Гора, где стоял 4-й отряд 6-й партизанской бригады, приехал начальник штаба бригады Борис Федорович Крицков. Он поздравил партизан с приближающейся 26-й годовщиной Великого Октября и предложил провести диверсию на железной дороге. Услышав об этом, Аргента кинулась к разведчикам.
Вот уже несколько дней взводом разведки 4-го отряда командовал Калинин, тот самый Василий Васильевич Калинин, который по заданию комиссара отряда Красо-тина еще недавно разыгрывал роль полицая. А Аргента, или, как ее теперь звали партизаны, Лена, командовала в этом взводе отделением.
Она пришла во взвод и, едва переступив порог избы, объявила?
— Я хочу пойти на железку. Кто со мной? Желающих оказалось много. Аргента отобрала троих;
Толю Смирнова, Григория Котолова, Илью Багаева. Из вещевого мешка достала капсюли-детонаторы. Ребятам сказала:
— Никуда не уходите. Я сейчас быстро к Крицкову... Борис Федорович разговаривал с начальником штаба
4-го отряда Павлом Трофимовичем Евдокимовым. Оба очень удивились, когда увидели у Аргенты в руках детонаторы.
— Где вы их взяли? — спросил Крицков.
— Ходила на диверсию, — ответила девушка. — Эти остались.
Аргента говорила правду. Еще в октябре, когда она была в отряде Егорова — Красотина, вместе с группой подрывников выполняла боевое задание. Группу возглавлял Виктор Шелыгин. Подрывники недалеко от Струг-Красных пустили под откос немецкий воинский эшелон. А в ночь на 2 октября 1943 года Аргента с товарищами взрывала рельсы на участке между Стругами-Красными и Плюсой. После этой операции у нее остались несколько капсюлей-детонаторов.
— Давайте передадим их тем, кто пойдет на задание, — предложил Крицков.
Лена быстро спрятала детонаторы в карман стеганки, будто боялась, что их отберут.
— Сама хочу пойти. И ребят уже подобрала, Крицков переглянулся с Евдокимовым;.
— Отпустим ее на железку? Евдокимов улыбнулся:-
— А почему бы и нет? Если Лена и помощников себе уже подобрала, назначим ее старшей группы.
...Они вышли из Щербовой Горы, когда над землей легли сумерки. По пути к железной дороге завернули в небольшую деревушку и взяли с собой девушку, которая хорошо знала местность. У дороги фашисты построили много дзотов, нарыли окопов в расставили секреты. Девушка должна была провести партизан мимо них.
К полуночи благополучно вышли к дороге. И вдруг раздался грозный окрик:-
— Хальт!
Трудно пришлось бы группе. Но неожиданно из-за поворота вынырнул поезд. Состав оказался между дозором и партизанами...
— Нельзя возвращаться в отряд, не выполнив задание, — сказала Аргента. — Стыда не оберешься.
— Надо попробовать пройти к дороге в другом месте, — предложил Толя Смирнов.
Больше часа партизаны шли по лесу. Остановились у поля. Аргента решила, что здесь, на открытой местности, гитлеровцы меньше всего ожидают появления партизан,
— Толя, ты поедешь со мной, — распорядилась Аргента. — Илья и Григорий останутся возле завала и будут нас прикрывать.
Аргента и Толя залегли в нескольких метрах от насыпи. Решили ставить мину, когда на линии появится поезд. Это было, конечно, рискованно, зато больше вероятности подорвать эшелон.
Ждали долго.
— Толя, ты замерз?
— Не-е-ет. А ты?
— Я тоже нет, — сказала Аргента, а у самой от холода немело все тело, сводило пальцы на руках и ногах.
Прошло еще несколько минут. Толя быстро повернулся к ней, шепнул:
— Поезд!
Они поднялись разом и разом оказались на полотне дороги. Мину снаряжала Аргента. Толя прилаживал нажимную крышку. Установили мину быстро и кинулись с насыпи прочь. Партизаны успели уйти от дороги на несколько сот шагов, когда раздался оглушительный взрыв.
Эта диверсия на железной дороге не была последней, Аргента еще несколько раз ходила на железку. В Ленинградском партийном архиве хранится отчет о деятельности 6-й партизанской бригады в годы Великой Отечественной войны. В этом отчете есть такие строки: «Комсомолка Хемеляйнен... лично сама пустила под откос 4 вражеских эшелона, взорвала более 40 рельсов».
Политрук
В январе сорок четвертого года 6-я бригада под командованием В. П. Объедкова начала вести бои с крупными гарнизонами оккупантов. В середине января 2-й и 4-й отряды участвовали в налете на станцию Мшинская. В этом бою погиб политрук 2-й роты 4-го отряда.
Когда отряд вернулся на базу, за Аргентой пришел посыльный и передал, что ее срочно вызывает начальник политотдела бригады Ф. А. Цветков.
Усталый, с темными кругами под глазами, — видно, измотался за эти напряженные дни не меньше других,— Цветков кивком головы показал Аргенте на табуретку, потом сказал;
— Мы тут посоветовались и решили назначить вас политруком второй роты. Что скажете?
Аргента была готова получить самое опасное задание, но то, что она услышала, ее озадачило.
— Мне восемнадцать лет.
— Молодость — не порок.
— Но я даже не в партии.
— Вы комсомолка.
— Но это сложно... быть политруком.
— Очень сложно. А что в нашей партизанской жизни легко?
Так Аргента стала политработником. Где-то в глубине души она гордилась тем, что ей, комсомолке, оказали такое большое доверие. В письме к матери, отправленном вскоре после беседы с начальником политотдела, она делилась своими чувствами и, точно давая клятву, писала: «Мы будем бить фашистских сволочей до тех пор, пока руки держат автомат, а глаза видят врага...»
Этой политграмоте учила Аргента бойцов. Она рассказывала им о Ленинграде, о ленинградцах, о их тяжкой доле и удивительном мужестве. Партизаны всегда слушали своего политрука внимательно и верили ей, потому что знали — Хемеляйлен больше года жила и работала в блокированном гитлеровцами городе и все, о чем говорила им, видела и пережила сама.
В бою она находилась всегда в цепи своей роты. А бои шли ожесточенные, кровопролитные. Самый трудный бой был в феврале 1944 года в деревне Лышница. Деревню разделяла на две части река, скованная льдом. На одном берегу были эсэсовцы, на другом — партизаны. Несколько раз на участке 2-й роты гитлеровцы шли в наступление, пытаясь выбить партизан из деревни. Фашисты имели численное преимущество, были лучше вооружены. С улюлюканьем, стреляя на ходу из автоматов, бросались они в атаку: Рота отступила лишь тогда, когда кончились патроны и был получен приказ отходить.
7 февраля 6-я партизанская бригада в районе населенного пункта Волошово встретилась с наступающими частями 46-й стрелковой дивизии и начала бой, взаимодействуя с нею. В -те дни партизаны вступали в бой, не отдохнув как следует от предыдущего. Аргента и сейчас помнит, как она ползала от окопа к окопу и тормошила за плечи то одного, то другого партизана:
— А ну не спи... Не спи, говорю...
В критическую минуту боя Аргента сама ложилась за пулемет. Именно эти дни отражены в отчете 6-й партизанской бригады, где есть и такие строки об Аргенте Хе-меляйнен:
«В период наступления Красной Армии работала политруком роты, а в трудные минуты была пулеметчицей...»
На земле Эстонии
Аргента прислушалась. Нет, не слышно гула самолета. Она вздохнула и, поправив автомат, вновь склонилась над письмом. Карандаш торопливо побежал по бумаге:
«Писать неудобно: пишу на прикладе автомата. Каждую минуту может быть тревога... Бои идут серьезные. В первом же бою погибла Ютик, маленькая боевая сестренка. Очень жаль, ведь ей всего пятнадцать лет. «Кнопка» — так ее звали. За смерть ее отомщу, не один гад поплатится своей черной жизнью!..
Милая мамочка, ты жди меня...»
Аргента сложила листок треугольничком и направилась в штаб. Она торопилась: хотелось успеть отправить письмо с самолетом, который вот-вот должен был прилететь с Большой земли.
На улице стояла тишина. Сыроватый мартовский ветер нес откуда-то с запада запах гари.
«Хутора, наверное, жгут фашисты», — подумала Аргента.
Вот уже больше недели она находилась опять в тылу врага. Два дня дали партизанам на отдых после того, как они вместе с частями Красной Армии освободили от оккупантов Плюсский район. Два дня партизаны стояли в Рубцовщине. Здесь шло формирование 1-й эстонской партизанской бригады. Комиссар этой бригады Федор Цветков рекомендовал вновь назначить Аргенту Хемеляйнен политруком роты.
Ночью 25 февраля 1944 года бригада двинулась по льду к западному берегу Чудского озера. Путь был длинный, и рассвет застал партизан еще далеко от берега. Двигаться дальше было опасно: над озером кружили вражеские самолеты. Бригада остановилась в торосах.
Это был ужасно трудный день. Аргента сидела под вставшей на ребро льдиной. Замерзла так, что казалось, задеревенели руки и ноги и она уже не сможет пошевелиться. Прятались в торосах и другие партизаны. Даже обоз ухитрились укрыть.
На вторую ночь бригада подошла к берегу севернее Муствээ. Берег здесь был крутой, много снегу. В тыл противника партизаны прорвались с боем. Они сожгли много машин и уничтожили несколько десятков гитлеровцев, но и сами в этом бою потеряли почти весь обоз.
Бригада оказалась в очень тяжелом положении. Немецкое командование приняло ее за регулярную часть Красной Армии и бросило против партизан крупные части с артиллерией и танками. У партизан кончалось продовольствие. Уже несколько дней они ели конину, хлеба давно не было.
Аргента спешила отправить письмо, а сама всю дорогу думала об этой трудной ситуации, в которой оказались партизаны. Бе, как политрука, без конца спрашивали; подбросят ли на самолетах продовольствие? Но легко сказать «подбросят». Недавно самолет доставил только оружие и боеприпасы. Без этого тоже никак не обойдешься...
Едва Аргента успела отнести письмо, как появились разведчики и сообщили, что крупные силы фашистов движутся к хутору Мюэра-Сарэ. Новость была неприятная; недалеко от хутора находилась площадка, на которой партизаны принимали самолеты.
Самолет, с которым Аргента отправила письмо, был последним. 8 марта партизанам пришлось оставить хутор Мюэра-Сарэ и отойти на болота Мурако-Соо. Здесь они пробыли день, а вечером двинулись на север. Но оказалось, что каратели окружили весь этот район.
Бой не утихал ни на минуту. Аргента находилась в цепи своей роты, когда неожиданный удар в голову сбил ее с ног. Она почувствовала на шее что-то теплое, липкое. Попыталась подняться, но ноги не повиновались.
Беспомощная, она лежала на колючем, холодном снегу и с ужасом вспоминала, как однажды была у гитлеровцев в плену. Сердце похолодело от мысли, что все это может повториться. Аргента подтянула к себе автомат,
— Лена, вставай... Лена...
Она увидела над собой заросшее густой щетиной лицо эстонца Теодора Кюта.
Теодор попытался ее поднять.
— Вставай... Надо уходить. Фашисты рядом...
Но она не могла встать. Он тащил ее по льду болота и отстреливался. А справа и слева от них пули вздымали фонтанчики белесой пыли. На помощь Теодору пришел Филипп Феклистов. Вдвоем они вынесли политрука в безопасное место.
***
Прошло много лет. Как-то на встрече партизан Калинина (Хемеляйнен) увидела своего первого начальника, Подошла.
— Товарищ Шатунов!
— Аргента! — Шатунов протянул руки и как о чем-то совсем недавнем сказал: — А ваша радиограмма спасла тогда жизнь многим людям. (Виктор Федоров. Не сломленные бурей. - М - 1975)